Опытный кролик - Страница 173

173

В тишине одиноко щелкнул выстрел .

«Шайсе! Кто посмел нарушить приказ!» — Эрих Кон слез с вышки.

Какая преступная недисциплинированность! Он накажет всех, солдата, фельдфебеля, командира взвода, роты… До открытия восточного фронта еще пятнадцать минут.

Пряча глаза, его встретил лейтенант Вольтерсдорф.

— Ефрейтор Кулавски застрелился.

— Как?

Лейтенант пожал плечами.

— Как? Сунул пистолет в рот и надавил на спуск. Но сначала пожелал всем встретиться с ним в аду. Пусть другие доказывают, что они за парни.

— Трус!

— По крайней мере, для него все кончилось.

— Вы его оправдываете? — подозрительно посмотрел на Вольтерсдорфа гауптман.

— Нет. Я циник. Радуюсь, что не в бою. У парней бы испортилось настроение.

Постепенно светлело, несильный ветер сдувал с реки туман. Из-за горизонта брызнули первые лучи солнца. Немедленно первый выстрел разорвал тишину воскресной летней ночи на новом, для Германии, Восточном фронте. И тут же все потонуло в оглушительном грохоте, заговорила их могучая артиллерия.

Слева, справа и за спиной изрыгали огонь бесчисленные жерла пушек и скоро замерцали первые костры пожаров на той стороне Буга. Сторожевые вышки русской пограничной охраны исчезли в огневых вспышках.

Эрих хорошо видел, как рвутся их снаряды, как густой черный и желтый дым, поднимается в небо. Неприятный и терпкий запах пороха, заполняя воздух, дошел и до них, орудия все не умолкали, делая один залп за другим.

Палаточный лагерь русского капитана сразу закрыли огненные вспышки, а потом он и вовсе исчез в вихрях высоко поднятой взрывами земли и пыли.

Две замаскированные пушечные батареи сметены с лица земли. Взлетели в воздух колеса и остатки лафетов. От дзотов на русском берегу остались щепки и перепаханная земля. Артиллерия старательно трудилась, сметая этот батальон, чтобы через тридцать минут приняться громить войска большевиков на полигоне в урочище с экзотическим названием Сахара.

Сосредоточенный огневой налет по конкретной цели — основной способ ведения огня вермахта. В боевых задачах немецкой артиллерии общие формулировки неприемлемы. Должны обязательно сказать, конкретно в кого, или куда. Но велся и отсечный огонь: чтобы не допустить внутрь дотов гарнизоны. Окончательно покончат с бункерами штурмовые группы с приданными орудиями прямой наводки.

— Я еще такого не видел! Там камня на камне не останется! — восхищенно воскликнул начальник штаба батальона.

— Останется, но будем надеяться, что парни не промахнулись, — улыбнулся Кон. По целям на его участке работали четыре батареи 10,5-см пушек. Более крупный калибр громил старую крепость.

Но море огня и большая часть полевых укреплений большевиков срыты и превратились в перепаханное поле.

А бойцы Ненашева, чуть ли не вповалку лежали в форту «ЗЫ» и дотах, пусть и недостроенных, но надежно защищавших от огня.

Стоящие от них в полукилометре орудийные расчеты разделись до пояса. Кто-то выглядел совсем импозантно: в сапогах, трусах и майке. Жарко, нет, горячо, словно в адском пекле. Один из солдат, надев рукавицы, старался подальше отбросить от расчета раскаленные гильзы.

Глава тридцать первая или «нет пощады на войне» (22 июня, 4:15 по московскому времени)

Майор машинально расправил складки на гимнастерке, проверил «разгрузку». Пальцы, наверно двадцатый раз, совершив привычный круг, вновь тронули запястье.

Секундная стрелка часов почти совершила последний полный круг, когда западный берег полыхнул чудовищной багровой зарницей, свет от которой, несколько секунд спустя, догнала канонада множества орудий.

Вот и настал, Панов, тот самый длинный день.

Любая война — внезапна. К ней готовятся, ждут, твердят о неизбежном, но первый выстрел всегда звучит неожиданно.

У Ненашева засосало под ложечкой, будто он питался неделю святым духом. Дальше последовал озноб и дрожь в коленках.

Что происходит, Панов, в теории, знал: организм получил лошадиную дозу адреналина и пытается ее переварить. Хронический военный невроз, когда помереть страшно, несмотря на старательно внушаемую себе мысль, что Саша обязательно родится вновь и неизбежна наша полная победа.

Лейтенант с тревогой смотрел на командира. От комбата постоянно исходила заражающая всех уверенность, а вот и на тебе: щека дрожит нервным тиком, темные пятна подмышками. Еще не жарко, неужели трусит командир?

Максим зло посмотрел в ответ, демонстративно достал платок, вытер лоб и липкие от пота ладони.

— Можно и мне поволноваться?

Сработало.

Но, конечно, я трушу! Дрожу осиновым листком. Еще как! Убьют тебя, Панов, на хрен, что тогда делать-то ребятам? Знамя кто, кроме тебя, к рейхстагу понесет? Кто надо, тот и понесет! Обязательно, вне зависимости от участия! «Не рано надумал бронзоветь», Панов зло усмехнулся.

Как иногда бывает полезен живущий внутри циник, иронично выпячивающий персональный синдром «чувства собственного величия».

Страх исчез, еще и потому, что на него смотрят. Надо подавать пример, стараясь избегать любого душевного волнения.

Вон, как мнутся рядом с побелевшими лицами лейтенанты, и связист как-то потеряно держит в руке трубку. Нервы-то на пределе. Да на таком пределе, что командиры иногда падали без сознания, слыша о начале войны.

— Почему по нам не стреляют?

— Не принимают всерьез, — натянуто улыбнулся Ненашев, — Боец, трубку возьми правильно!

Действительно, зачем хлопец пихает в ухо микрофон?

173