То, что майор Ненашев с ними, добавляло людям стойкости. Начальство не драпает, ведет себя спокойно, записывая в блокнотик отличившихся для обязательного представления к наградам, значит, все нормально.
А теперь, неожиданно возникшее на юге крепости сильное звено обороны, исчерпало свои возможности к сопротивлению. Остаться означало минут за пятнадцать расстрелять последние патроны и, по желанию, бросаться в немцев кирпичами.
Ворвутся немцы, банально убьют гранатами. Невелика разница — сдохнуть от «М-24» или «М-39», разница лишь в форме влетающего в помещение боеприпаса. Обычная, почти скучная практика зачистки зданий и укреплений. Рвем кольцо, отпускаем скобу, кидаем, ждем, а после изумленно задаем странно звучащий вопрос: «кто здесь?». Те, кто не погиб, чаще всего ничего не слышат.
Панов не видел, но догадывался о степени ожесточенности боя, шедшего за руины госпиталя окружного подчинения на Волынском укреплении. Отступить там — значит потерять последний выход из крепости. По реке сновали катера пограничников, подвозивших боеприпасы. Как Саша и предполагал, маломерность и скорость позволяли им выживать под огнем.
Теперь приходила очередь третьего батальона 44-го полка, постепенно разогревавшегося и приходившего в чувство. Особых потерь там еще не понесли.
Попутно «обстрелялись», да и стрелковые ячейки успели выкопать в полный рост прямо перед дорогой, идущей из южных ворот крепости, используя кювет, как импровизированную траншею.
Если бы кто видел, как было там.
— Занять позиции!
Огневой налет немцев, длившийся около пяти минут прекратился. Там не желали выбрасывать снаряды по вновь скрывшейся от наблюдения цели. Битва за валы крепости шла с переменным успехом.
— Эй, а ты чего сидишь?
— Не трогайте меня! Я не хочу!
Человек, сидевший в «лисьей норе» враждебно посмотрел на лейтенанта и, пробормотав что-то невнятное, отвернулся.
Взводный вздохнул и, взяв красноармейка за шиворот, тяжело потащил его по траншее.
— Что, очко заиграло? Возьми себя в руки!
— Н-е-е-т! — боец на заднице проехал мимо… нет, не человека, а едва присыпанного обрубка, недавно бывшего его вторым номером и попавшего под шальную мину. Пулеметчик принялся отбиваться руками и ногами, пытаясь выскочить из окопа.
Лейтенант терпеливо удерживал его пару минут, пока не взорвался яростью сам. Уговоры не действуют, осталось последнее средство. Любой страх должен быть подавлен, иначе зараза может распространиться на всех.
— Трусишь? — перед глазами красноармейца замаячил черный зрачок «нагана», казалось заслонивший небо. Потом грянул выстрел.
Боец зажмурился, и ошарашено открыл глаза.
— Я, что, жив? Не надо меня больше, товарищ лейтенант!
Да, он был для них бесфамильным и неизвестным командиром, вместо их взводного, так и не дошедшего сюда из Бреста.
— Очнулся? Давай теперь, родной, дорогой и любимый боец, становись к пулемету.
Не так стали страшны немцы. Смерть, вот она, постоянно ходит рядом с тобой. И товарищи, вместо того, чтобы поддержать, укоризненно смотрят — ты же лучший в роте пулеметчик, что на тебя нашло?
И сразу стало все так, как написано в наставлении по стрельбе из «Максима». Станковый пулемёт недоступен для пехоты, пока жив хотя бы один пулемётчик.
— А ты чего?
Боец, с лицом, искаженным от ужаса, сидел, поджав ноги под себя и уперев винтовку в землю. Закрыв от страха глаза, он посылал пулю за пулей в небо, часто не попадая на спусковой крючок, что-то шепча на родном тарабарском языке.
«Стране нужны герои, а бабы рожают, где и кого хотят», вспомнил лейтенант злую присказку Ненашева, урок и пример из Первой мировой войны. Но этот хоть стреляет!
Он посмотрел на юг. Там, где сидел сейчас майор, находился ад из раскаленного железа. Кусты взрывов постепенно вставали все реже и реже. Обработка огнем заканчивалась, теперь немцы вновь пойдут в атаку.
Ракеты, выпущенные из форта, объяснили все. Он поглубже надвинул каску и вздохнул, теперь их очередь. Спасибо тебе, командир, за выгаданное время.
— Взвод, залпом, пли! — старательно делая паузы, так, чтобы голос не дрожал, скомандовал он.
В стрелковой подготовке есть такой прием, как стрельба залпом по удаленным целям. Меткую стрельбу заменяет завеса одновременно выпущенных по цели пуль.
С появлением у пехоты автоматического оружия вещь ненужная, неэффективная, за что и убрали ее перед войной. А в уставе сорок второго залповый огонь ввели вновь, оценив и психологический эффект.
Единый винтовочный залп перекроет шум боя. Ты слышишь, что не один, живы и сражаются товарищи. Растет боевой дух, уверенность, а враг… Что, враг? Во все времена ему положено заметно скучнеть под плотным и дружным огнем, и инстинктивно искать укрытие.
Посмотрев в бинокль, где взметнулись пыльные фонтанчики от пуль, лейтенант скорректировал огонь.
— Метить в «каблуки»!
Установит боец в горячке бой прицел на нужную дальность или нет, хрен его знает. Не проверишь. Потому выдана неизменная установка, но целиться по команде надо в разные части тела, уменьшая ошибку.
— Пли, мать вашу! — голос командира сорвался на фальцет.
Лейтенант с «наганом» в руке, что-то крича, все продолжал метаться взад-вперед по импровизированной траншее. Иногда он клал руку на плечо бойцу, разговаривая с ним, а иногда зло совал кулак под ребра или отвешивал пинок.
Контроль командиром взвода подчиненных в бою выглядит чуть-чуть иначе, чем в кино. Но дело у стрелков постепенно шло. Чем больше времени они находились под огнем, тем больше росла уверенность — всех не убьют. А за их спиной из крепости продолжали выходить люди.