Опытный кролик - Страница 195

195

Не знают местности, задачи, огневых средств, карточек огня и больно еще чистенькие. А роты Щелканова, вместе с оставшимися минометами, расположил сзади, на железнодорожной насыпи, зная, что недолго осталось тут куковать. Те могли вести дистанционную войну, видя врага, как фигурки-мишени.

И где, черт возьми, замполит Иволгин? Среди убитых и раненых его нет, неужели не осталось от него ничего, или, того хуже, попал в плен?

Внезапно ожил давний недруг Панова. Из раструба-репродуктора донеслось: «Выпрямляясь, поднимите руки в стороны, ладонями вверх! Встаньте! Присядьте!», и майор, окончательно выкипая, снес его вторым выстрелом.

Потом взглянул на часы. Ох, не то еще говорит людям Москва

****

Когда-то проворовавшийся саперный старшина, ведя пополнение к умолкшему доту, сквозь грохот боя услышал какой-то звук. Рядом в воронке кто-то причитал: «мамочка родная, спаси меня».

Политрука била дрожь, и он все время пытался подтянуть колени к лицу. Плохо дело, если так расширены зрачки. Человек, столь уверено державшийся под огнем, достиг придела стойкости.

«Устал от войны», писали в диагнозе немцы-врачи. «Настрелялся досыта», выражаются и сейчас.

Как можно выдержать творящийся вокруг кошмар? И человек бросал оружие, протестуя против смертоубийства, не думая в тот миг о последствиях. Это не трусость, не паника, не деморализация, не исключительно личное желание жить и выжить. Не редка и пуля, выпущенная самому себе в голову, лишь бы прекратить, не видеть кошмар.

Последняя «отрыжка человечности», так бы неосторожно выразился Панов, зная цену милосердия на своей недолгой войне.

— Ничего, сынок, мы притертые, не помрем, выживем и всегда по-своему повернем. А ну, повторяй за мной! Давай! — старшина так затряс Алексея, что голова политрука беспомощно заметалась из стороны в сторону, но остановилась, а глаза, наконец, застыли, требуя у него помощи и опоры.

— Я… вас… слышу…

— Что? Страшно было? Тогда просто повторяй. Не презирая милосердие и человеколюбие твое, Христе, согрешивших, но по немощи человеческого естества…

Комиссар вслед за ним послушно проговаривал слова, постепенно впадая в ритм.

После, близкий разрыв снаряда встряхнул не только землю, но и включил разум Иволгина. Он же коммунист! Что творит?

— Ну, как, полегчало? — осторожно спросил старшина.

Он делал дело, как умел, как подсказывал старый опыт.

— Не могу продохнуть! Гарь в горле! — на выдохе прошептал Иволгин.

— Ты мне на жизнь не жалуйся! Давай, дыши глубже!

— Только вы — никому, хорошо? — устыдившись собственной «трусости» попросил политрук.

— Ничего, с каждым бывает.

Старшина облегченно выдохнул. Человек вновь взял себя в руки. Это хорошо. Тут ему бойцы доверяли и верили.

«В окопах неверующих нет», — Иволгин вспомнил усмешку Ненашева на одном из занятий. Комбат советовал: если страшно, то проговаривайте про себя что-то длинное и, желательно, знакомое с детства. Наверняка успокоит и поможет настроиться на привычный лад.

«Молитву, что ли?», — пробурчал кто-то.

«Лучше карточку ведения огня, а то вечно прицел путаете!» — усмехнулся комбат и закрыл тему.

Иволгин, злясь на прошедшую слабость, приник к винтовке. Хоть одного, именно сейчас, для уверенности!

«Что за черт», политрук несколько раз моргнул и еще раз попытался совместить прорезь, мушку и голову в каске.

Не получилось! Глаза залил пот, оружие в руках ходило ходуном. Он нашел цель и мушку, но потерял прорезь. Нашел прорезь, но мушка расплылась в глазах.

Как же так? У него же значок! Рядом рванула мина, инстинктивно заставляя присесть. Дождем посыпался песок, градом застучали по каске мелкие камни.

Тогда он принялся шептать другие, знакомые с детства слова, вкладывая в них силу и подстраивая дыхание под ритм. Иволгин заставил себя действовать лениво, как в тире, ловя на пришедшую в повиновение мушку серо-зеленую фигурку.

Он нажал на спусковой крючок.

Перебегающего дорогу немца отбросило назад, и он упал, подняв немного песка и пыли.

А вот еще кто-то ползет к ним с огромным подрывным снарядом на спине. Он опять нажал на спусковой крючок, но вместо взрыва услышал неистовый русский мат.

Черт! Это им сюда тащат, как выразился майор, «плотный завтрак».

— Смотреть надо, в кого стреляешь! — руки бойца из хозвзвода ходили ходуном, а глаза выражали обиду, — Я тебе… вам, товарищ политрук, пожрать принес, а вы меня за фашиста приняли!

— Чего приперли-то? — поинтересовалась недоумевающая, но пришедшая на помощь, пехота. На стартовую немецкую артподготовку, где боекомплекты тратятся десятками, она смотрела с галерки.

Но и термосов в их батальоне сроду не было. Видели издалека, на отдельной от них, командирской кухне.

— Гречневая каша с луком и шкварками. Квас, холодный! Разведенный спирт на усмотрение командира во фляжках. И, подставляйте котелки, иначе кушать будете салат вместо свекольника!

— Во! Так воевать можно! И что я не служу в укрепрайоне?

— Ты в немца хоть один раз попади, стрелок наш, ворошиловский!

Иволгин покраснел, вновь посмотрев на обмотанный индивидуальным пакетом корпус, из-под которого, как из раны, тихо сочилось, что-то фиолетово-малиновое.

Глава тридцать третья (22 июня 1941 года, воскресенье. 8 часов утра)

Время приближалось к восьми утра.

Солнце плыло по безоблачному небу и с неумолимой точностью жгло все, что попадало под его лучи. Дышать, как пить горячую воду.

Вокруг расстилалась развороченная земля, из которой торчали бревна, обрывки колючей проволоки и было разбросано нечто, недавно бывшее людьми. Как жаль, что пятен в «фельдграу» меньше.

195